Биография и факты: История любви Толстых

Эти две истории удивительны по своей силе, но еще больше — по своей парадоксальности, что ли. Потому что может показаться: великий Лев Толстой вдруг предстает каким-то нравственным чудовищем. Но, задумавшись, понимаешь: есть люди, которых нельзя судить по нашим обыденным законам. Просто Толстой был «другой». С другим отношением к смерти даже самых близких людей.

И с другим пониманием любви.

Не барышни и крестьянки

Дневники Лев Толстой вёл с юности и доверял страницам почти всё. Описывал события жизни, в том числе и интимные. Из них известно, что старшие братья приобщили будущего писателя к физическим отношениям когда ему было 16 лет. Отвезли в публичный дом и оплатили услуги проститутки:

«…И я совершил этот акт, я потом стоял у кровати этой женщины и плакал», — вспоминал он.

Этот опыт Толстой опишет в своём последнем романе «Воскресенье».

Лев Толстой

Стоит отметить, что посещение домов терпимости знатными господами в 19 веке не было чем-то из ряда вон выходящим. Бордели облагались налогами, а жрицы любви проходили обязательный медосмотр два раза в неделю. В Москве на углу Плотникова переулка стоит доходный дом. Его барельефы довольно необычны, они изображают сцены любви. Внимательно присмотревшись к скульптурам, можно разглядеть лица Пушкина, Толстого и Гоголя. По слухам отечественные классики были клиентами публичного дома, который некогда располагался на этом месте.

Здание со скульптурными барельефами

Что до Льва Толстого, то своё первое страстное влечение он испытал ещё до встречи с «этой женщиной». В 13 он воспылал к толстой горничной с хорошеньким личиком. Он запишет, что отказывается признавать это чувство за первую любовь, тем более что:

«…От 13 до 15 лет — время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту пору действует с необыкновенною силою».

В Ясной Поляне. На обороте надпись: «Толстой преследуемый просительницей»

В биографии молодого Толстого есть случай, которого он стыдился всю жизнь. Однажды он сошёлся со служанкой своей тётушки. Девушка была невинной, а он её соблазнил. Глаша забеременела, а хозяйка дома выгнала её. Опозоренную отказалась принять родная семья. Девушка была на грани гибели, когда её приютила сестра Толстого.

Среди побед страстного графа оказывались молодые женщины из подвластных деревень, цыганки и служанки. Но особую роль в жизни писателя сыграла замужняя крестьянка Аксинья. К ней он испытывал нежность, ревность и страсть, которая, кажется, преследовала его до конца. Её имя он даже давал героиням произведений.

«Да если бы в нем было немножко больше деликатности, он не называл бы своих бабьих героинь Аксиньями», — записала в дневник обиженная Софья Андреевна.

Софья и Лев Толстые

Роман с «манкой» Аксиньей в Ясной Поляне длился два года. Крестьянка, по словам писателя, свела его с ума и лишила покоя:

«…Я влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь. Мне даже страшно становится, как она мне близка… Ее нигде нет — искал. Уже не чувство оленя, а мужа к жене».

Эта связь имела продолжение и после того как Толстой женился. В родовом имении Аксинья служила в хозяйском доме. Она приходила мыть полы и вызывала приступы гнева у Софьи Толстой. Ревнивая жена даже сделала запись, в которой призналась, что не понимает, чем же Аксинья так «хороша», и что даже помышляла её убить.

«…И просто баба, толстая, белая — ужасно. Я с таким удовольствием смотрела на кинжал, ружья. Один удар — легко. Я просто как сумасшедшая», — вспоминала Софья Андреевна Толстая.

Лев Толстой

«Полон дом докторов…»

В начале сентября 1906 года Софья Андреевна перенесла сложную и опасную операцию по удалению гнойной кисты. Операцию пришлось делать прямо в яснополянском доме, потому что перевозить больную в Тулу было уже поздно. Так решил вызванный телеграммой известный профессор Владимир Федорович Снегирев.

Он был опытным хирургом, но делать операцию жене Толстого, да еще и в неклинических условиях, — значит рисковать и брать на себя огромную ответственность! Поэтому Снегирев несколько раз буквально допрашивал Толстого: дает ли тот согласие на операцию? Реакция неприятно поразила врача: Толстой «умыл руки»…

В воспоминаниях Снегирева, опубликованных в 1909 году, чувствуется едва сдерживаемое раздражение на главу семьи и писателя, перед гением которого профессор преклонялся. Но профессиональный долг заставлял его снова и снова загонять Толстого в угол прямым вопросом: согласен ли он на рискованную операцию, в результате которой жена, возможно, умрет, но без которой умрет без сомнения? И умрет в ужасных мучениях…

Профессиональный долг хирурга заставлял его снова и снова загонять Толстого в угол прямым вопросом: согласен ли он на рискованную операцию, в результате которой жена, возможно, умрет, но без которой умрет без сомнения?

Сначала Толстой был против. Он почему-то уверил себя в том, что Софья Андреевна непременно умрет. И, по словам дочери Саши, «плакал не от горя, а от радости…», восхищенный тем, как жена вела себя в ожидании смерти.

«С громадным терпением и кротостью мама переносила болезнь. Чем сильнее были физические страдания, тем она делалась мягче и светлее, — вспоминала Саша. — Она не жаловалась, не роптала на судьбу, ничего не требовала и только всех благодарила, всем говорила что-нибудь ласковое. Почувствовав приближение смерти, она смирилась, и все мирское, суетное отлетело от нее».

Вот это духовно прекрасное состояние жены и хотели нарушить, по убеждению Толстого, приехавшие врачи, которых, в конце концов, собралось восемь человек.

«Полон дом докторов, — с неприязнью пишет он в дневнике. — Это тяжело: вместо преданности воле Бога и настроения религиозно-торжественного — мелочное, непокорное, эгоистическое».

При этом он чувствует к жене «особенную жалость», потому что она «трогательно разумна, правдива и добра». И пытается объяснить Снегиреву: «Я против вмешательства, которое, по моему мнению, нарушает величие и торжественность великого акта смерти». А тот справедливо негодует, отчетливо осознавая: в случае неблагоприятного исхода операции вся тяжесть ответственности ляжет на него. «Зарезал» жену Толстого против воли ее мужа…

А жена в это время невыносимо страдает от начавшегося абсцесса. Ей постоянно впрыскивают морфий. Она зовет священника, но когда тот приходит, Софья Андреевна уже без сознания. По свидетельству личного врача Толстых Душана Маковицкого, начинается смертная тоска…

Желание – явление дьявола

Лев Толстой историю своей пагубной страсти опишет в романе «Дьявол». Жена работала со всеми его рукописями. Переписывала набело. Но «Дьявола» Лев Николаевич от неё предусмотрительно прятал в сидушке рабочего кресла. Уж очень откровенно описал он притяжение Евгения Иртенева к дворовой девке Степаниде.

Сюжет таков: молодого дворянина терзает плотское желание. Он сходится с крестьянкой «не для разврата, а только для здоровья». Но она заманивает в грех не только его тело, но и душу. Решившись жениться на благородной девушке, Иртенев пытается позабыть свою Степаниду. Но обстоятельства снова предлагают ему согрешить. Финал истории Толстой переписывал дважды. В одной из версий Евгений выбирает порочной жизни суицид, а по другой убивает Степаниду, а сам теряет всё и оказывается на обочине жизни.

Лев Толстой свои сюжеты брал из реальной жизни. Совпадение ли? Он описывает в «Дьяволе», что Степанида объявилась в хозяйском доме, задрав юбки и оголив руки, бесстыдно мыла полы. А ещё стремясь разорвать связь, Иртенев признается жене. Вручает ей свой дневник.

«Я устраняюсь…»

Что же Толстой? Он ни «за», ни «против». Он говорит Снегиреву: «Я устраняюсь… Вот соберутся дети, приедет старший сын, Сергей Львович… И они решат, как поступить… Но, кроме того, надо, конечно, спросить Софью Андреевну».

Между тем в доме становится людно. «Съехалась почти вся семья, — вспоминала Саша, ставшая хозяйкой на время болезни матери, — и, как всегда бывает, когда соберется много молодых, сильных и праздных людей, несмотря на беспокойство и огорчение, они сразу наполнили дом шумом, суетой и оживлением, без конца разговаривали, пили, ели. Профессор Снегирев, тучный, добродушный и громогласный человек, требовал много к себе внимания… Надо было уложить всех приехавших спать, всех накормить, распорядиться, чтобы зарезали кур, индеек, послать в Тулу за лекарством, за вином и рыбой (за стол садилось больше двадцати человек), разослать кучеров за приезжающими на станцию, в город…»

Перед уходом из дома Толстой сказал: «Если будет удачная операция, позвоните мне в колокол два раза, а если нет, то… Нет, лучше не звоните совсем, я сам приду…»

Возле постели больной — посменное дежурство, и Толстому там делать нечего. Но время от времени он приходит к жене. «В 10. 30 вошел Л. Н., — пишет Маковицкий, — постоял в дверях, потом столкнулся с доктором С.М. Полиловым, поговорил с ним, как бы не осмеливаясь вторгнуться в царство врачей, в комнату больной. Потом вошел тихими шагами и сел на табуретку подальше от кровати, между дверью и постелью. Софья Андреевна спросила: «Кто это?» Л. Н. ответил: «А ты думала кто?» — и подошел к ней. Софья Андреевна: «А ты еще не спишь! Который час?» Пожаловалась и попросила воды. Л.Н. ей подал, поцеловал, сказал: «Спи» и тихо вышел. Потом в полночь еще раз пришел на цыпочках».

«Во время самой операции он ушел в Чепыж и там ходил один и молился», — вспоминал сын Илья.

Перед уходом сказал: «Если будет удачная операция, позвоните мне в колокол два раза, а если нет, то… Нет, лучше не звоните совсем, я сам приду…»

Операция шла успешно. Впрочем, гнилым оказался кетгут, которым зашивали рану. Профессор во время операции самыми бранными словами ругал поставщика: «Ах ты немецкая морда! Сукин сын! Немец проклятый…»

«Ужасно грустно, — пишет Толстой в дневнике. — Жалко ее. Великие страдания и едва ли не напрасные».

Опухоль, размером с детскую голову, показали Толстому. «Он был бледен и сумрачен, хотя казался спокойным, как бы равнодушным, — вспоминал Снегирев. — И, взглянув на кисту, ровным, спокойным голосом спросил меня: «Кончено? Вот это вы удалили?»

А увидев жену, отошедшую от наркоза, пришел в ужас и вышел из ее комнаты возмущенным:

«Человеку умереть спокойно не дадут! Лежит женщина с разрезанным животом, привязана к кровати, без подушки… стонет больше, чем до операции. Это пытка какая-то!»

Он чувствовал себя как будто кем-то обманутым.

«Ужасно грустно, — пишет Толстой в дневнике. — Жалко ее. Великие страдания и едва ли не напрасные».

Со Снегиревым они расстались сухо.

Как объяснить реакцию мужа, зная, что хирург Снегирев подарил его жене тринадцать лет жизни?

«Он был мало разговорчив, — вспоминал профессор свое прощание с Толстым в его кабинете, — сидел все время нахмурившись и, когда я стал с ним прощаться, даже не привстал, а, полуповернувшись, протянул мне руку, едва пробормотав какую-то любезность. Вся эта беседа и обращение его произвели на меня грустное впечатление. Казалось, он был чем-то недоволен, но ни в своих поступках и поведении или моих ассистентов, ни в состоянии больной причины этого недовольства я отыскать не мог…».

Как объяснить реакцию мужа, зная, что хирург Снегирев подарил его жене тринадцать лет жизни?

Толстой, разумеется, не желал смерти жены. Предположить такое не только чудовищно, но и неверно — фактически. И дневник Толстого, и воспоминания дочери Саши говорят о том, что он радовался выздоровлению Софьи Андреевны.

Во-первых, он действительно любил и ценил ее и был привязан к ней сорокалетней совместной жизнью. Во-вторых, выздоровление Софьи Андреевны означало, что яснополянский быт возвращался в привычное русло, а для Толстого с его рациональным образом жизни, да еще ввиду его возраста, это было насущно необходимо. И хотя, по словам Саши, «иногда отец с умилением вспоминал, как прекрасно мама переносила страдания, как она была ласкова, добра со всеми», это нисколько не означало, что он не радовался ее спасению.

Дело, мне кажется, было в другом. Толстой чувствовал себя духовно уязвленным. Он настроился на то, чтобы встретить смерть жены как «раскрывание» ее внутреннего существа, а вместо этого получил от Снегирева огромную гнойную кисту. Толстой при этом казался спокойным, но на самом деле испытал сильнейшее духовное потрясение. Потому что вот эта гадость была истинной причиной страданий жены.

Финальный аккорд

Остается лишь догадываться, сколько пережили Софья Андреевна и Лев Толстые. Лев Николаевич жену любил, но был разочарован её холодностью. Она же была шокирована его искушённостью. Сначала он требовал максимального внимания к себе, потом отдалялся. Она родила ему тринадцать детей (пятеро погибли), несколько раз от руки переписала «Войну и мир», вела бухгалтерию и хозяйство. Любила и ревновала. Брак их продлился без малого 50 лет. Семья была «несчастлива по-своему».

Лев и Софья Толстые

В конце жизни Толстого отлучили от церкви, он чуть было не разорил семью, обвинял жену в том, что она преследует и контролирует его. В 82-ва года Лев Толстой ушёл из дома. Простудился и умер. После его смерти ей передали письмо:

«То, что я ушел от тебя, не доказывает того, что я был недоволен тобой… Я не осуждаю тебя, напротив, с благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни! Я не виноват… Я изменился, но не для себя, не для людей, а потому что не могу иначе! Не могу и тебя обвинять, что ты не пошла за мной».

Лев Николаевич Толстой

Лев Николаевич, как и многие мужчины, не помнил дату свадьбы. Иначе как объяснить, что в последнем письме пишет о браке длинною в 35 лет, в то время как на самом деле супружество длилось 48.

Временная победа материального над духовным

Он чувствовал себя проигравшим, а Снегирева — победителем. Скорее всего, Снегирев понял это, судя по тональности его воспоминаний. И поэтому Толстой не мог без фальши выразить горячую благодарность врачу за спасение жены; это в глазах Толстого было лишь временной победой материального над духовным. Она не имела для него настоящей цены и была всего лишь признаком животной природы человека, от которой сам Толстой, приближаясь к смерти, испытывал все большее и большее отторжение. Он понимал, что ему самому придется с этим расставаться, оно будет сложено в гроб, а что останется после? Вот что волновало его! Вот о чем он непрерывно думал!

Суеверная Софья Андреевна всерьез считала, что это она, «ожив после опасной операции», «отняла жизнь у Маши»

И надо же так случиться, что спустя всего два месяца после удачной операции Софьи Андреевны скоропостижно скончалась от воспаления легких самая любимая его дочь Маша. Ее смерть была такой внезапной и стремительной при абсолютной беспомощности врачей, что невольно закрадывается мысль: не подарила ли Маша отцу эту смерть? Во всяком случае суеверная Софья Андреевна всерьез считала, что это она, «ожив после опасной операции», «отняла жизнь у Маши» (из письма Лидии Веселитской).

Из огня — да в полымя..

После написания «Анны Карениной», на девятнадцатом году семейной жизни, у писателя наступил душевный кризис. Он пытался найти успокоения в церкви, но не смог. Тогда писатель отрекся от традиций своего круга и стал настоящим аскетом: он стал носить крестьянскую одежду, вести натуральное хозяйство и даже обещал все свое имущество раздать крестьянам. Толстой был настоящим «домостроевцем», придумав свой устав дальнейшей жизни, требуя его беспрекословного выполнения. Хаос бесчисленных домашних забот не позволял Софье Андреевне вникнуть в новые идеи мужа, прислушаться к нему, разделить его переживания.

Иногда Лев Николаевич выходил за грань разумного.То требовал, чтобы младших детей не учили тому, что не нужно в простой народной жизни, то хотел отказаться от собственности, лишив тем самым семью средств к существованию. То желал отречься от авторских прав на свои произведения, потому что считал, что не может владеть ими и получать от них прибыль.

Лев Толстой с внуками Соней и Ильей в Крекшино Софья Андреевна стоически защищала интересы семьи, что привело к неизбежному семейному краху. Более того, ее душевные муки возродились с новой силой. Если раньше она даже не смела оскорбляться на измены Льва Николаевича, то теперь ей стали вспоминаться разом все былые обиды.

Толстой с семьей за чайным столом в парке. Ведь всякий раз, когда она, беременная или только что родившая, не могла делить с ним супружеское ложе, Толстой увлекался очередной горничной или кухаркой. Вновь грешил и раскаивался… Но от домашних требовал повиновения и соблюдения своего параноидального устава жизни.

«Не испытываю ни ужаса, ни страха…»

Маша сгорела за несколько дней. «Она не могла говорить, только слабо по-детски стонала, — вспоминала Саша. — На худых щеках горел румянец, от слабости она не могла перевернуться, должно быть, все тело у нее болело. Когда ставили компрессы, поднимали ее повыше или поворачивали с боку на бок, лицо ее мучительно морщилось, и стоны делались сильнее. Один раз я как-то неловко взялась и сделала ей больно, она вскрикнула и с упреком посмотрела на меня. И долго спустя, вспоминая ее крик, я не могла простить себе неловкого движения…»

Атмосфера этого события сильно отличалась от того, что происходило в Ясной Поляне два месяца назад. Врачей было мало… Никто из родных не шумел, не суетился… Толстого ни о чем не спрашивали… Илья Львович пишет в воспоминаниях, что «ее смерть никого особенно не поразила».

В дневнике Татьяны Львовны короткая запись: «Умерла сестра Маша от воспаления легких». В этой смерти не увидели чего-то ужасного. А ведь умерла молодая тридцатипятилетняя женщина, поздно вышедшая замуж и не успевшая вкусить настоящего семейного счастья…

Описание смерти дочери в дневнике Толстого словно является продолжением описания смерти жены, которая по причине вмешательства врачей не состоялась. «Сейчас, час ночи, скончалась Маша. Странное дело. Я не испытываю ни ужаса, ни страха, ни сознания совершающегося чего-то исключительного, ни даже жалости, горя… Да, это событие в области телесной и потому безразличное. Смотрел я все время на нее, как она умирала: удивительно спокойно. Для меня — она была раскрывающимся перед моим раскрыванием существо. Я следил за его раскрыванием, и оно радостно было мне…».

По свидетельству Маковицкого, за десять минут до смерти Толстой поцеловал своей дочери руку.

Письмо с того света

Умер Толстой во время путешествия, в которое отправился после разрыва с женой в весьма преклонном возрасте. Во время переезда Лев Николаевич заболел воспалением легких, сошел на ближайшей крупной станции (Астапово), где в доме начальника станции умер года.

Лев Толстой по дороге из Москвы в Ясную Поляну. После смерти великого писателя на вдову обрушился шквал обвинений. Да, она не смогла стать единомышленницей и идеалом для Толстого, но была образцом верной жены и примерной матери, пожертвовав своим счастьем ради семьи.

Разбирая бумаги покойного мужа, Софья Андреевна нашла запечатанное его письмо к ней, датированное летом 1897 года, когда Лев Николаевич впервые решил уйти. И теперь, словно из мира иного, зазвучал его голос, словно просящий прощения у жены: “…с любовью и благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни, в особенности первую половину этого времени, когда ты со свойственным твоей натуре материнским самоотвержением, так энергически и твердо несла то, к чему считала себя призванной. Ты дала мне и миру то, что могла дать, дала много материнской любви и самоотвержения, и нельзя не ценить тебя за это… благодарю и с любовью вспоминаю и буду вспоминать за то, что ты дала мне.”

Прощание

Через четыре года, умирая на станции Астапово, Лев Толстой звал не живую жену, но ушедшую дочь. Сергей Львович, сидевший у постели отца накануне смерти, пишет: «В это время я невольно подслушал, как отец сознавал, что умирает. Он лежал с закрытыми глазами и изредка выговаривал отдельные слова из занимавших его мыслей, что он нередко делал, будучи здоров, когда думал о чем-нибудь, его волнующем. Он говорил: «Плохо дело, плохо твое дело…» И затем: «Прекрасно, прекрасно». Потом вдруг открыл глаза и, глядя вверх, громко сказал: «Маша! Маша!» У меня дрожь пробежала по спине. Я понял, что он вспомнил смерть моей сестры Маши».

Он шел по тающему мокрому снегу частой старческой походкой, как всегда резко выворачивая носки ног, и ни разу не оглянулся…

Но тело дочери Толстой проводил только до конца деревни. «…Он остановил нас, простился с покойницей и пошел по пришпекту домой, — вспоминал Илья Львович. — Я посмотрел ему вслед: он шел по тающему мокрому снегу частой старческой походкой, как всегда резко выворачивая носки ног, и ни разу не оглянулся…»

Ревность

В январе 1895 года заболел младший сын Толстых, всеобщий любимец 6-летний Ванечка. Две недели у него был жар, но к концу месяца температура немного спала. И он вдруг начал раздаривать свои вещи, подписывая каждую: «На память Маше от Вани» или «Повару С. Н. от Вани». Софья Андреевна целыми днями сидела подле него и читала сказки. Однажды он прервал ее:

— Мама, а мой братик Алеша, который умер, — теперь ангел?

— Да, мой хороший. Говорят, что дети, умершие до 7 лет, бывают ангелами.

— Лучше и мне, мама, умереть до 7 лет, теперь скоро мое рождение, я тоже был бы ангел.

Он умер 23 февраля. Лев Николаевич и Софья Андреевна сидели на кушетке, прижавшись друг к другу. Точно так же, прижавшись, ехали на кладбище по дороге, которой когда-то влюбленный граф пешком ходил в Покровское к своей невесте. Вспоминая об этом, Лев Николаевич плакал. Софья Андреевна говорить не могла, только еще крепче сжимала руку мужа. В опустевшем доме на время снова поселились тишина и любовь…

Софью Андреевну в то время буквально спасла музыка — и особенно музыка Сергея Ивановича Танеева, композитора, профессора. Отношения графини и Танеева были абсолютно платоническими, но духовная измена жены доставляла Толстому огромные страдания. Он говорил и писал ей об этом неоднократно, но она только обижалась: ‘Я — честная женщина!’ И продолжала принимать Танеева или ездила к нему сама. Об этом конфликте знали все домашние. На все вопросы о том, что же происходит между супругами, Софья Андреевна с усмешкой отвечала:

— Да ровным счетом ничего! Даже совестно говорить о ревности к 53-летней старой женщине.

Толстой предлагал ей уехать вместе за границу — она не хотела. В итоге он сам собрал вещи и написал жене прощальное письмо: «Я не осуждаю тебя, а, напротив, с любовью и благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни, в особенности первую половину этого времени…» Но в тот раз он так и не уехал.

Она в свою очередь тоже ревновала его. Не к женщине — к Владимиру Григорьевичу Черткову, единомышленнику и издателю, истинному ‘толстовцу’. Самым большим кошмаром для Софьи Андреевны было то, что Толстой мог передать ему права на издание своих книг.

«Прощай»

года, на годовщину свадьбы Льва Николаевича и Софьи Андреевны, в Ясной Поляне снова собралась вся семья. Каждый год в этот день супруги фотографировались вдвоем. Этот снимок был последним.

Все последние месяцы в семье было неспокойно. У Софьи Андреевны то и дело случались истерики, она бросалась на пол и грозила мужу самоубийством: — Я тебя от Черткова отважу, — кричала графиня. — Я от него не отстану!

Откуда-то она достала банку опиума и периодически изображала отравление: «Еще один глоточек — и все кончено!» Толстой плакал, пытался успокоить ее, а на следующее утро домашние узнавали от Софьи Андреевны, что Толстой приходил к ней ночью и целовал руки.

В начале октября у Льва Николаевича участились обмороки, сопровождавшиеся сильнейшими конвульсиями. Припадки повторялись по несколько раз за вечер. Но в конце месяца, собравшись с последними силами, Толстой все же тайно уехал из Ясной Поляны: «Не думай, что я уехал потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю… И дело не в исполнении каких-нибудь моих желаний и требований, а только в твоей уравновешенности, спокойном, разумном отношении к жизни. А пока этого нет, для меня жизнь с тобой немыслима… Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог».

Софья Андреевна исполнила свои угрозы и бросилась в пруд. Ее спасли, и тогда она поехала за мужем. Он был болен, в жару, но, узнав о том, что его ищет жена, с доктором и дочерью Сашей сел в поезд, чтобы бежать в Ростов. В дороге Толстому стало хуже, и на станции Астапово его, уже тяжело больного, поместили в домике начальника станции. Вскоре сюда приехали Софья Андреевна, дочь Таня и сыновья Андрей и Михаил. Жену допустили к Толстому только 7 ноября, когда он уже был без сознания. Она подошла к нему и прошептала на ухо:

— Я здесь, Левочка, я люблю тебя.

Вдруг в ответ ей раздался глубокий вздох.

— Прощай, мой милый друг, мой любимый муж. Прости меня.

Опять тяжкий вздох. И все стихло…

Поделитесь в соц.сетях:

Оцените статью: (Пока оценок нет) Загрузка...

Читайте также:

Биография и факты: Дмитрий Менделеев — л... Биография и факты: Век Аркадия Райкина... Биография и факты: Луи Армстронг. Старая... Биография и факты: Аль Пачино: 78...